В своем разговоре с Гарри Ремус вкрадчиво произносит, описывая злодеяния Волдеморта: «он чуть не погубил все самое для нас дорогое». Сириус не очень улавливает суть беседы, все больше увлекаясь собственной мысленной вереницей, но упоминание Темного Лорда выбрасывает его на поверхность реальности; он вздрагивает и удивленно вскидывает брови – «чуть?» Ремус пожимает плечами, кивает на Поттера, сидящего перед ними. И Сириус понимает. Понял в первую секунду, когда увидел Гарри – вылитый отец, только глаза достались от матери.
В ту ночь он потерял Джеймса, лучшего друга, Лили, тоже вызывающую у него только доброжелательные чувства, но не Гарри. Гарри уже как четырнадцать лет жив, и, черт подери, Сириус, где тебя так долго носило?

В двенадцатом доме на площади Гриммо очень узкие коридоры, и Сириуса раздражает это с самого детства; впечатление, будто стены давят. Добавить к этому общую гнетущую обстановку – и Блэк искренне удивляется, как он смог прожить в этом доме шестнадцать лет. Некогда дорогое убранство сейчас покрыто пылью и паутиной: картины, грязные зеркала в тяжелых серебряных рамах, парящие в воздухе канделябры, самая разная мебель в некогда дорогостоящей обивке, - все это почему-то не возвращает Сириуса в детство, будто дом вынуждает знакомиться с ним заново, вынуждает пересмотреть к себе отношение. Кое-какие вещички Сириус узнает, но редко. Он ушел из дома в шестнадцать лет, ушел к Поттерам, и с тех пор здесь много что изменилось, хотя общая обстановка, конечно, осталась такой, какой он ее и запомнил – безумно мрачная, давящая и какая-то бесцветная. Мать считала этот дом «домом совей мечты», а вот Сириус понимал, что еще неделя безвылазного житья здесь, в круглом одиночестве, - и он загнется.
Обходя новоявленный штаб Ордена Феникса (ибо все лучше назвать его чьим-то штабом, нежели своим домом), Сириус старается задержаться в каждой комнате подольше. Заглядывает в каждый ящик из праздного интереса (кроме тех, из которых доносились странные звуки: дом в запущении, а потому сюда перекочевало много различной магической мерзости), разглядывает каждую статуэтку и даже успел пересчитать все серебряные ложки, пытаясь вспомнить, сколько их было изначально. Подолгу смотрит на вещи. Попросту – тянет время. В этом доме есть лишь две комнаты, в которые Блэк заходить боится. Первая – комната брата. Он почти полностью уверен, что Кикимер ухаживал за ней все эти годы гораздо лучше, чем за всеми остальными помещениями вместе взятыми, а посему там все осталось так же, как и было при Регулусе, без вести пропавшего с десяток лет назад. Вторая же комната – его собственная.

Мужчина держится за резную ручку двери, и то ли пальцы ледяные, то ли ручка; «Сириус» - гласит простенькая табличка с выцветшими буквами. И Сириус знает, что воспоминания нахлынут, как только он откроет дверь, знает – и боится этого. Это не те воспоминания, которые он хотел бы извлечь на поверхность. Блэк каждый день обходит портрет матери почти что на цыпочках, ибо боится услышать ее душераздирающий крик, служащий символом всего плохого, что случилось в его жизни. Открой он сейчас эту дверь – и этот крик раздастся у него в голове.
Но нет, дом как будто говорит «не сегодня», - на кухне что-то звонко разбивается, и через секунду уже можно разобрать чье-то недовольное чертыхаение. Сириус отпускает ручку двери, даже не заметив, что ранее вцепился в нее до побелевших костяшек, и облегченно выдыхает; у него еще будет на это время, времени у него как раз – хоть отбавляй.

Ремус приходит почти каждый день, за что Сириус ему несказанно благодарен. Он приносит еды в шуршащих пакетах, иногда Молли что-нибудь присылает, и тогда у Сириуса появляется ощущение, что в доме пир, иногда из маггловских магазинчиков, что большим количеством рассыпаны по всей площади Гриммо. Как-то Люпин притащил несколько бутылок сливочного пива из самого Хогсмида, - что только не сделаешь, чтобы порадоваться лучшего друга, - Сириус же вообще уже позабыл о существовании такого чудного напитка. Есть, конечно, кое-что получше – огневиски, но про этот горячительный напиток Блэк пока помалкивает. Успеется. Каждый день Люпин тащит в дом нечто такое,  отчего Бродяга нехотя задается вопросом: «что же так изменилось за десять лет – я, или мир?»
Сегодня Ремус тоже не с пустыми руками, и Сириус радуется этому, словно подаркам на Рождество. И Ремусу тоже радуется, - к черту тарелку, сервиз пора бы давно сменить, - обнимает друга до хруста костей и ослепительно улыбается. Еще чуть-чуть и неосознанно превратится в собаку; он так рад появлению старого друга, что просто не в силах держать себя в руках.
Но пытается. Ибо пора уже, наверное, остыть – целая неделя канула с момента освобождения и нового заключения, здесь, на Гриммо двенадцать.